Пролог
Яркий свет солнечного луча, проникающий через цветное мозаичное панно арочного окна, узким лезвием фламберга рассекал массивный дубовый стол, стоящий посередине большой комнаты, надломленным острием упираясь в пол, покрытый мраморными полированными плитами, привезенными из каменных рудников, в окрестностях Милана (как утверждал торговец в Праге). И хотя весь его вид выдавал в нем проходимца высшей пробы, с материалом он не обманул, и плиты привезли вовремя и по счету, как и было оговорено…. Денег, мерзавец, конечно содрал втридорога, но нежный коричневый оттенок камня был необычайно приятен глазу, а замысловатые узоры ремесленника были ловко изготовлены и изысканны, а в целом составляли единую картину, которая очень походила на искусно сделанный геральдический герб Дома Мастера – Ангела-херувима с расправленными крыльями.
Обычному посетителю, находясь в комнате, было невозможно догадаться, что скрывается за сложением кривых и изогнутых линий на плитах. Узор казался интересным и не более того. Увидеть целиком мозаичное полотно можно было только с верхней анфилады, куда вели две боковые витые лестницы. Там, на втором этаже, под арочными сводами стоял небольшой столик черного дерева с двумя массивными стульями, высокие резные спинки которых были отделаны бордовым бархатом. Два полуторных европейских меча, скрещенных накрест и рыцарский тарч поверх них были укреплены в каменной кладке стены, поверх столешницы, давая понять посетителю, что владелец этого дома не понаслышке знаком с оружием.
Туда, наверх, приглашались, как правило, самые дорогие гости или важные партнеры, для подписей и скрепления печатями документов. И там, на высоте четырех с лишним метров, гостю открывалась тайна мозаичной комнаты, где линии сходились, узоры сплетались воедино, составляя величественную
картину истинного убранства этой залы. Хозяин этого секрета, втайне, очень гордился тем, что мог произвести неожиданное впечатление. Эти маленькие хитрости не раз приносили ему прибыль в торговых или иных сделках, отвлекая от острых вопросов, возникающих в процессе переговоров.

За столом, чуть скособочившись, отставив левую руку далеко в сторону и опираясь на нее, сидел молодой человек в темно-сиреневом камзоле венецианского дешевого сукна, с белыми разрезами поверх плеча, отделанным белым атласом. На голове его был, небольшой берет, цвета камзола отороченного куцым пером неизвестного животного. Из-под берета на стол ниспадали длинными струями желтоватые волосы, частично закрывая тонкие изящные пальцы, густо покрытые чернилами для письма. В другой руке юноша держал короткое отточенное белое перо, которым он быстро и довольно изящно выводил каллиграфическим почерком длинные ряды слов на шершавом холсте бумажного пергамента. Вобщем, он походил на большинство молодых людей, выпускников школы каллиграфов, кем собственно и являлся.

Пиза… Мастер, вы сказали Пиза. Но я думал, что вы отплыли в Кастилию. Вероятно, вы ошиблись… Юноша запнулся на полуслове, явно боясь, что старик заподозрит его в том, что он принимает рассказчика за потерявшего разум старца. Жар выступил на его лице, першение в горле усилилось, и он с трудом сдерживал кашель, быстрыми движениями пальцев расстегивая перламутровые бусинки застежек воротника камзола.
Фигура, напротив, до этого застывшая как монументальная скульптура, пришла в движение. Сухие руки дотянулись до узкого обоюдоострого стилета с замысловатой ручкой. Грани ножа заиграли на свету яркими переливами, когда лезвие столкнулось с проникающей мощью солнечного луча, разбивая его на мелкие струи, вонзающиеся в матовую поверхность тяжелого стола, подобно легким арабским стрелам.

- Ошибка… Да, пожалуй, я ошибся….. Ошибка…

Мастер надолго задумался, казалось, он вовсе заснул, стилет замер в воздухе….
- Да, да…твоя правда, Марк, конечно я ошибся. Юноша испустил невольный вздох облегчения.
Это была самая большая ошибка в моей жизни, глаза мастера вдруг потеплели, лукаво улыбаясь уголками рта, он вдруг стремительно наклонился к лицу каллиграфа. Но я ничуть не жалею, что ошибся. Даже если бы мне сейчас господь предложил исправить….. сделать по другому… быстро прошептал мастер прямо в лицо мальчишке. Ведь тогда моя жизнь сложилась бы по-другому, лучше или хуже, но по-другому. Лицо старика улыбалось довольной улыбкой, расправляя морщины на невысоком лбу. А менять в своей жизни я ничего не хочу,… потому что это моя жизнь….
Старик опустился в кресло, больше похожее на трон, чуть потягиваясь, расправляя плечи и вытягивая ноги навстречу солнцу, опуская сухие ступни на теплые плиты.
-Такого поворота судьбы, я не ожидал никак. Но она не баловала меня с самого рождения, да и …в молодости, многие вещи воспринимаются намного легче, сказал он чуть помедля, как бы вспоминая, что-то. Но обо всем по порядку…


Началось все в Марселе. Это были южные владения короля Людовика десятого. Сбежав из Орлеана и прибившись к труппе бродячего театра, мы двинулись на юг. Куда держать путь мне было все равно. И это направление было ничуть не хуже любого другого.

Parties I.
Village le Marseille

Юг ошарашил меня своими запахами и красками. Жизнь бурлила здесь кипящим котлом. После мрачного и грязного севера, давящего на тебя монолитом замковых стен и сточных канав, угрюмостью гарнизонных лиц и желтоватыми бликами ростовщических физиономий, мрачному юмору городской стражи, плесневелому виду навесных мостов, юг ворвался в меня свежей струей морской волны, смывая с меня кислый привкус постылой службы, маня и дурманя новыми мечтами. Да, именно мечтами. Давно забытое, с детства чувство неудержимой мечты, еще неизвестной, но уже почти реальной птицей оживало в моей душе.
Такого количества незнакомых и неизвестных мне людей мне не приходилось видеть никогда. Тут были торговцы со всего света, рыцари, яркие и замысловатые попоны на их дестрие, причудливые гербы и флаги, наемники, с суровыми лицами, увешанные диковинным вооружением. Бродячие ученые, с фолиантами и астролябиями, сухощавые писцы в безразмерных хламидах, покрытые неизвестными письменами, менестрели, барды, рыбаки, наперебой предлагающие рыбу, которую не отведаешь больше нигде на свете, если судить по их заверениям и честным выражениям лиц. Посредники с вереницами рабов и зазывалами, рассказывающими о неимоверных физических достоинствах их живого товара, уличные факиры и мимы. Такого количества блудниц я не видел никогда. Тут были стройные фламандки в расшитых корсетах облегающих узкие талии, эбонитовые мулатки с широкими бедрами, с обилием костяных бус и амулетов непонятного назначения, закрывающие лицо шелковыми накидками увешанные бесчисленным множеством мелких золотых украшений арабские дивы и пышущие здоровьем и выставляя напоказ, завораживающие взгляд достоинства фландрийки. Постоялые дворы пополнялись новыми людьми со скоростью бушующей реки.
Весь этот круговорот обрушился на меня буйством впечатлений, от которых можно потерять голову, а в бушующем водовороте этой яркой действительности можно было потерять и свою жизнь. Судьба улыбнулась мне. Старый цыган, владелец передвижного театра сказал, что нашел для меня место оруженосца у старого знакомого рыцаря, с которым его неоднократно сводила жизнь и рыцарь обязан ему за небольшие, тут цыган лукаво улыбнулся, услуги, которые он якобы ему оказал. Так или иначе, тыкая суховатым пальцем мне в грудь медленно выговаривая каждое слово – Тебе нужно быть при деле или закончишь жизнь на площади, где хитрованы-посредники будут рассказывать о том, какими «неимоверными талантами» ты обладаешь, и что потратить на тебя сотню динаров – это будет выгоднейшим капиталовложением.

Gy de Montagu.

Рыцаря, которому я был обещан, звали Ги де Монтегю. Небольшая община христианских рыцарей располагалась к северу от центра города, где улицы были намного шире, чтобы можно было разъехаться двум тяжеловооруженным верховым и выложенные не белым известняком как на южных узких улочках, а гранитными массивными сколами из местной каменной выработки.
Подковы тяжелых конных и груженые повозки с неимоверного размерами окованных колес не наносили никакого вреда этому покрытию, лишь только гулкое эхо, разносилось по всему проулку.

Ги не оправдал моего первого впечатления о рыцаре, коих я успел насмотреться при въезде в город. Я ожидал увидеть закованного в броню воина с суровым выражением лица, немногословного, как бы привыкшего не словами, а делами доказывать свое отношение к миру. Передо мной же предстал высокого вида, худоватый, скорее жилистый, чем мускулистый человек. Длинные темные волосы редкими прядями ниспадали на несоразмерные и топорщащиеся в разные стороны неимоверной конструкции усы, над которыми высился острый с горбинкой, как бы сломанный (вероятно так оно и было) нос. Яркие живые глаза совсем не походили остальному облику. Они горели зеленым огнем, были подвижны, и излучали веселье и радость, как бы споря, и не соглашаясь с мрачным обликом уже постаревшего рыцаря. К тому же он был разговорчив, имел мягкий характер, а любопытствующий нрав воина, заставляющий его задавать неимоверное количество пытливых вопросов, говорящий о его развитом кругозоре и выдававшего в нем повидавшего мир человека, располагали собеседника, откликаясь на его дружественный облик.

Он долго рассматривал меня с ног до головы, как глядят на филей, выбирая его для праздничного ужина. Придирчиво, ведя внутренний диалог с самим собой. Споря и возражая, приводя контраргументы, сомневаясь в приведенных доводах и тут же опровергая их, оправдывая заинтересованностью. Пауза затянулась, и я невольно начинал нервничать, не зная как повести себя. Наконец он кивнул головой, как бы соглашаясь с тем, что аргументов «за» набралось больше чем аргументов «против».
- Хорошо, я согласен,
- Будь по-твоему….
Произнес рыцарь, дружественно обнимая цыгана за плечо и увлекая за собой. На меня они уже не обращали никакого внимания, оставляя меня в полном недоумении стоять посреди комнаты.
- Будь по-твоему…

WariorMan

Вряд ли мою службу можно было назвать службой оруженосца. Ги давно уже не участвовал ни в сражениях и турнирах, хотя местный лорд высоко ценил его былые заслуги, и приглашения на праздники были обязательным ритуалом для старого воина. Тем более что по характеру Ги был живой и подвижный, а послушать истории про былые победы были рады все, даже если их уже неоднократно пересказывали, каждый раз находя неизвестные еще слушателям или забытые детали и эпизоды с которыми соглашались участники повествовавших событий.
Оружия с собой Ги не носил и не требовал, чтобы это делали за него. Воина видно и так, даже если у него нет меча, говаривал он. Зато дома у него был целый арсенал, способный вооружить небольшую «армию головорезов», улыбаясь в усы, комментировал он свои запасы, скопленные за долгий срок странствий и сражений. Все это неимоверное количество немысленного вооружения требовало заботы и ухода. Тут Ги был непреклонен. И ревностно требовал чистки полировки. Не доверял он лишь заточку оружия.
- Все, что сделал великий мастер, вкладывая свою душу создавая свое детище, может испортить прыщавый переросток, который думает как бы перехватить лишнего мяса с овощами на кухне, обещанные ему знакомым поваренком. Либо мечтательно вспоминая прелести рыхлого тела местной молочницы, которая каждое утро появлялась во дворе дома, принося с собой запах свежего сена и козьего молока.

Знакомя с каждым экспонатом своей коллекции, Ги, сам показывал как нужно проводить манипуляции по обслуживанию данного вида, заодно рассказывая и показывая как действует очередная смертельная машина. При этом проявлял чудеса гибкости и быстроты, как бы заново оживляя свои навыки умелого воина. Эта разительная перемена от сухопарого старика, до атакующего на все лады стремительного рубаки, выкрикивая
гортанные кличи, (вероятно присущие диалектам родины оружия) изгибаясь всем телом, производя неуловимые движения стремительно движущимися руками, больше всего походила на выступления площадных фокусников, которые непостижимым образом выделывали фантастические, трудно воспринимаемые обычным глазом, движения которые приводили к недостижимым для обычного обывателя результатам.
При этом он подробно комментировал и досконально пояснял все тонкости поворота тела, движения оружия, пластику движения рук и ног искренне хохоча во все усы видя по моему тупому выражению лица, что даже после всех усилий, с медленным повтором движений всех поворотов я не мог понять, каким все таки образом устрашающего вида лезвие проникает сквозь выставленные мной преграды и движения щитом. Так же наверно смотрит грязный мальчишка в лохмотьях, открывши рот обнажая синие от терновника мелкие зубы, на голые, закатанные по локоть украшенного звездами видавшего виды халата, где непостижимым для него образом яйцо, которое он стащил в торговых рядах, для того чтобы увидеть представление, превращается в желтого несмышленого цыпленка, робко переступающего в загорелых руках ловкого престидижитатора.

Ги не участвовал в турнирах, но былые заслуги позволили ему получить должность консультанта Школы Мечников, которую организовал местный лорд, стараясь держать в тонусе своих воинов, а так же давая возможность молодежи проявить свои способности владения оружия, прежде чем их отцы отдадут их на обучение в торговые гильдии, если отпрыск не смог показать хороших результатов в овладении воинским искусством, пополняя списки ремесленников или студиусов в местном лицее или Университете Прованса. Карьера воина мнилась предпочтительней уже не всем, как в былые времена. Яркие рассказы старых служак о неимоверных баталиях, странствиях, чудесах неизвестных земель, конечно, манили юношей, а безбедная старость отправившихся на покой рыцарей, греющих свои кости под благодатным южным солнцем говорила о том, что быть воином дело выгодное и в материальном виде. Правда о том, что и риск был велик, и далеко не все доживали до того, чтобы всласть потратить приобретенное богатство в последнее время толкало молодежь провести свою жизнь за торговой конторкой, либо в изучении пыльных фолиантов. Возможно, эта жизнь была скучнее, чем раскрашенная в неимоверные краски жизнь рыцаря, но зато заметно длиннее. Поэтому поток молодежи, которая хотела бы посвятить себя воинской карьере, в последнее время стал не велик, и управителям приходилось идти на разные хитрости, чтобы привлечь на свою сторону потенциальных воинов.

Так проходило время. Я впитывал жизнь Марселя как губка, мастер обучал меня ратному делу и обращению с разного вида оружием. Не скажу, что у меня был талант, но постоянство тренировок постепенно делали свое дело.
- Ловкости и ума тебе не занимать, чувствуется, что ты провел юность среди уличных сорвиголов, говаривал мастер, но для рыцаря ты конечно хлипковат. Будем использовать, что есть. Если не достаточно своей силы, используй силу противника.
Так учат мастера далеко на Востоке, где заканчиваются степи Улу-Джусов и за горными хребтами открывается вид на гигантскую стену, длину которой не измерить и несколькими конными переходами. Верилось в это с трудом. Я повидал и крупные замки с неприступными стенами, уходящими ввысь, лепясь к горным склонам и окруженные рвами башенные Castles. Но строить стену, которая бы делила землю, казалось, верхом несуразности. Но по обыкновению, перечить мастеру было рискованным и необдуманным занятием, ибо ни что так не чтил он, как слово рыцаря, подвергать сомнение которое было подобно надругательством над святыней.
Лук и арбалет давались мне с трудом. Не хватало выдержки и концентрации.
- Ну что ты дергаешься, как-будто тебе морских ежей в штаны наложили, - недоумевал рыцарь, охаживая полированными гранями тренировочного меча меня по бокам. Для двуручного меча, особой гордости и предпочтения которому отдавал мастер, я был явно не
готов.
- Для него, конечно больше бы подошел короткий варяжский клинок или азиатский палаш, а еще лучше бы арабский ятаган: сам с собой обсуждал мастер возможные пути развития моего обучения, абсолютно не замечая меня, разговаривая так, как бы я был тренировочным болваном с нарисованными на обитом медью «струганце» неправдоподобными глазами, имитирующие выразительный взгляд противника.
Используя мою природную ловкость, мастер гонял меня на сконструированной, по его чертежам, адского вида сооружении, которая приводилась в движении ручными колесами, вращающими деревянные шестерни механизма, с помощью движения мула. Ги рассказывал, что он неоднократно бывал в Арагоне и Кастилии, и что для нас чудо, там знакомо любому крестьянину, работающему на ферме, где производят оливковое масло. Так что ему оставалось только заменить жернова на деревянного болвана, со множеством рук-рычагов, которые имитировали подобие удара.
Одно время половина города перебывало у мастера, чтобы только посмотреть на чудовище, с неохотой веря, что этот нелепый свирепый зверь служит для тренировки бойцов. И по началу, ходили слухи, что мастер на старости лет стал поклоняться демонам и темными ночами творит кровавые ритуалы с жертвоприношениями невиданным богам. Долгое общение с диковинными людьми в несуразных ярко-оранжевых хламидах, маленьких как деревенские мальчишки местных рыбаков, с наголо по-арабски бритыми черепами, смотрящими на тебя сквозь щелки глазных проемов (делая их еще более уродливыми), только подливало масло в огонь. Монахи жили на постоялом дворе всю зиму, дожидаясь таяния снегов и открытия горных проходов, долгими часами о чем-то разговаривая с Монтегю. Как он с ними общался было для всех загадкой, с другими они почти не разговаривали и все объясняли жестами. Тыкая узловатыми пальцами на желтых ладонях в монстра они произносили Shi-Va, или что-то подобное, разобрать их птичий клекот было неимоверно трудно, при этом они очень глупо улыбались, вызывая еще больше омерзения у местных стряпух.
Те усердно молились и просили Солнце растопить снега, чтобы эти мерзкие и противные истинному богу (и папе Римскому Александру) создания смогли оставить их. Несмотря на это название это скоро прижилось, и даже не зная, что оно означает все начали звать многорукого – Шива.
Трудность состояла не в том, чтобы нанести смертельные ранения Шиве, а скорее избежать его неотвратимо настигающих, хоть и не калечащих ударов. Особого рода гимнастика помогала растягивать мышцы и сухожилия перед занятиями, а продолжительная нагрузка
наливала их силой. Так или иначе, занятия даже начали доставлять удовольствие, а не страх и неуверенность что не расстанешься с бренной жизнью не повидавшего еще мир отрока.
- Дух воина необходимо выковывать в себе и закалять:
говорил Ги, совершая нелепые движения руками, делая его похожим на огромную копию лысых монахов. Трудно сказать, чем понравились мастеру эти оранжевые уроды, но плоды их разговоров не прошли для Ги даром, а я, с некоторых пор, стремился ловить каждое движение и изречение рыцаря. И если он изрекал очередную «Мудрость» я старался запомнить странные слова, хоть и не понимал их высокого смысла.
Все разговоры о духе, внутренней концентрации воспитывающей истинный стержень воина все еще не находили во мне благодатной почвы, но зато делали еще более значительным образ «учителя танцев», как называли в Арагоне преподавателей мастеров-меча.

Le Turnire

По особым случаям военных побед, свадеб или рождения детей местный лорд управитель устраивал военные турниры. На это время будничная жизнь обитателей принимала окраску будущего действа, все мысли и чаяния касались только предстоящего события. Наступало время, когда можно было заработать звонкую монету. Город наполнялся приезжими людьми. Все стремились попасть за городские стены, а те кому это не удавалось, устраивали палаточные городки вдоль крепостных валов .
И без того оживленная торговля закипала с новой силой, местные участники заказывали новое оружие и доспехи, пытаясь не только делом доказать, что живут не в глухой провинции, и следят за рыцарской модой.
Ремесленники и торговцы наперебой рассказывали будущим победителям, что «ведровые» шлемы носят только деревенщины из Базеля или Штутгарта. Настоящий же рыцарь, если он, конечно не хочет
опозориться еще до поединка и не выглядеть перед благородными дамами олухом, должен носить остроносые Топельхеймы – новинку сезона, а ламелярные наножья должен выбросить и обязательно заказать кольчужные сапоги с острыми носами по последней моде, работы Каталонских кузнецов. Римские коротколезвиенные мечи давно уже не в ходу, как бы напоминал ушлый торговец, ошарашенному участнику предстоящих сражений, нависая над ним изгибающимся вертким телом змея-искусителя. Настоящие дамасские клинки, закаленные в холодных ночных водах степных арыков арабскими кузнецами это то, что просто необходимо, чтобы поразить всех противников на поле брани.

А отцы молодых невест на выданье, выстроятся в длинную очередь, что бы благородный рыцарь мог удостоить их своим вниманием. В благородстве последнего, лично он – торговец ничуть не сомневается. И уверяет, начинающего уже медленно терять рассудок богатырского вида детину, что он по счастливой случайности обратился к лучшему из торговцев, продающего товар знатокам – истинным ценителям ратного дела. Остальные же конкуренты – просто жалкие торгаши, подбирающие уже не кому не нужные доспехи, переделывая старую рухлядь, стремясь сбыть залежалый товарец, используя доверчивость покупателей.
Трое или четверо подмастерий, в это время, хороводом кружили вокруг толстосума, вынимая из сундуков все предметы, которые называл кудесник-меркант, вычерчивая замысловатые пируэты, скорее похожие на ритуальные танцы магрибских колдунов. Можно было не сомневаться, что полный золотых дукатов туго набитый кошель, сынка знатного барона, полностью перекочует в цепкие пальцы гнущегося молодым бамбуком продавца. А будущий «герой турнира», о ком еще будут слагать руллады городские барды уйдет упакованным в …. «лючий в этом году товар, исклющительно, в единственном экземпляре».

Вобщем город расцветал, в воздухе витал неуловимый запах остроты ощущений, азарта и прибыли, который жадно пили все, кто стремился приблизиться к турниру, если уж не в качестве участника, то хотя бы как зрителя, это точно.
Ги де Монтегю то же изменился. Напротив, он стал более сдержанным, взгляд становился цепким и острым. Деловитый тон его речей не располагал к пустословию, в глазах появлялась заинтересованность. Он и еще несколько мастеров готовили выпускников школы и вправе были рассчитывать на удачное выступление своих подопечных. Что они подразумевали под удачным выступлением, никто не уточнял, но настрой и у учителей и у учеников был серьезный. Каждый хотел доказать всем кто соберется на праздник что-то свое и опытный взгляд разобрал бы, что это свое имело довольно серьезные расхождения.
Юнцы грезили себя на поле брани…
…. в помятых доспехах, без сбившегося на землю шлема, с небольшими рассечениями, не уродующими лицо, слегка заливавшими глаза струйками свежей крови…. Поверженный противник, распластанный на земле. Его пространственный взгляд, как бы говорящий о том, что он не понимает: как такой близкий миг долгожданной победы, которую он держал уже в своих руках, вдруг обернулся неожиданным и до слез обидным поражением. Под возрастающий, но еще плохо ощутимый из за легкого оглушения, рев толпы, на плохо слушающихся ватных ногах, опираясь на меч, с трудом, стараясь не морщится от резкой боли, опускаясь на одно колено перед свежеоструганной трибуной, обрамленной флагами и гербами, заполненной представителями знати города во главе с лордом-губернатором и его супругой. Отыскивая глазами нежный облик, коим там часто упивался в тиши раздумий, слегка улыбнувшись и чуть склонив голову в гордом почтении... Выбрать юную деву, посвящая ей победу и которая возложит золотой венец и приз состязания на голову победителя. Вот неземное счастье о коем только и можно мечтать, вот славный миг к которому шел сквозь боль и заливающий усталое лицо пот от каждодневных изнурительных тренировок и экзерсисов.
Туманные видения будущих героев отличались, возможно, незначительными деталями: личиком красотки, уровнем повреждений и рассечений, количеством поверженных героев и продолжительностью шумовых оваций ревущей толпы, чествующей победителя.

Совсем другие мысли занимали наставников. Обязательства перед лордом по подготовке новых бойцов для его редеющего, после очередных вылазок и сражений, войска накладывали свой отпечаток. Но главное – была школа. На турнир соберутся мастера из других мест. Обязательно будут преподаватели искусства меча из Прованса, а возможно будут гости и из королевской школы. От их придирчивых взглядов не скроется не один промах, не одно неуклюжее движение претендентов. Это конечно даст пищу для насмешек в адрес местных преподавателей, которые якобы претендуют на высокое звание «учителей танцев».
Всем еще памятен случай произошедший в Дижоне на прошлогоднем «Турнире весны», по случаю совершеннолетия младшей из дочерей лорда-губернатора. Морис Бриссак, единственный сын главы кузнечной гильдии стал поводом почесать языки на все лады, «восторгаясь методами подготовки и тонкостями владения оружия» местной школы. Мартин был сыном своего отца.
Гигантского роста юноша, с пышной кудрявой шевелюрой атласно маслянистых волос был живым олицетворением атлантов. Поговаривали, что волонтеры из королевской школы присматривали за ним, и, зная, что Людовик любит этаких молодцов, Морису прочили блестящее будущее в гвардии его величества.
В противники ему достался молодой виконт Д’Оливье. Он был гибок и подвижен, невысокого роста с несоразмерно длинными руками делали его неудобным для многих соперником. На поединок он вышел с полуторным клинком, увеличивая свои шансы на атаку, а переброшенный за спину каплевидный щит прикрывал спину. И он не преминул доказать свои способности.
Большинство местных, да и многие из гостей в этом поединке ставили на Бриссака. Горожане были уверены в любимце, поэтому охотно отдавали свое золото принимающим ставки, делая угрожающий перевес в сторону Д'Оливье, в случае его победы. Поэтому наиболее азартные игроки ставили на последнего, рассчитывая на его владение мечом, которое может принести им баснословный выигрыш.
Схватка началась под знаменем Д’Оливье. Он быстро перемещался, делая стремительные атакующие выпады, используя фланги, и угрожающе заходя в тыл обескураженному таким неожиданным
началом противнику. Казалось, зрители присутствуют на тренировке и наблюдают за отработкой ударов, а в роли деревянного истукана почему-то выбрали великана с двуручным мечом. Он неуклюже выставлял фламберг для защиты от проникающих скользких ударов нападающего, то перенося всю тяжесть в центр, пытаясь контратаковать, проваливался в пустое пространство, только что занимаемое подвижным мечником. Начавшийся было перед боем гул толпы попритих, поэтому стали хорошо слышны возрастающие возгласы специалистов, сопровождающиеся подробными комментариями, выполняемых элементов атакующим поединщиком. Понимающие одобрительно кивали головами, в знак согласия с оценкой. Понемногу тишина начинала сменяться неодобрительным рокотом и отдельным язвительными замечаниями, отчаянно выкрикивывающими из массы недовольным зрителями, рассчитывающие вероятно привести в чувство оторопевшего Бриссака. Рисунок боя практически не менялся.
Нападающий Д’Оливье чувствовал все большую уверенность, контролируя территорию и позволяя себе возможность проводить все более изысканные и зрелищные выпады и удары, завоевывая сердца расстроенных зрителей, заставляя их забывать о ставках и солидарности. Ветерок перемены настроения гулял по трибунам, где располагались те, кто смог себе позволить дорогие лучшие места для обозрения и уже набирающим силой потоком вырывался на возвышающимися над ристалищем земляные холмы, усыпанные плотной толпой горожан. Все чаще раздавались откровенные насмешки и обидные выкрики в адрес с трудом сдерживающего атакующий порыв виконта, великана Бриссака. Кто-то из учителей сидел, глубоко опустив голову прикрывая ладонями пылающее от стыда лицо. Кто-то, наклонившись вперед, с отчаянным выражением лица, как бы устремляясь всей своей сутью в тело беспорядочно защищавшегося ученика, проделывая замысловатые движение руками. Изгибаясь всем корпусом и переставляя ногами, пытаясь передать все свои умения неуклюжему телу на арене, уподобляясь мавританским колдунам, по слухам, умеющим заставить двигаться и выполнять приказы непослушное тело умершего человека.
Положение становилось безнадежным. Уже довольно потрепанный, ядовитыми уколами молодого виконта, Бриссак, потеряв ориентацию от головокружительных набегов противника, казалось,
рухнет под собственной тяжестью, заплетаясь в собственных ногах. Те немногочисленные счастливцы, которые поставили на Оливье, незабвенно молились «золотому тельцу» предвкушая победу своего ставленника и тот колоссальный выигрыш, который уже практически лился на них золотым водопадом.
И вдруг, в один миг, ситуация изменилась. По поводу, когда и как это произошло - ходило большое количество слухов, пальму первенства каждый рассказчик, конечно, приписывал себе, ссылаясь на особые, достоверные источники от первого лица. Неожиданно, не обращая на сыпавшиеся удары виконта Бриссак каменным утесом двинулся на нападавшего. Фламберг в его руках пришел в движение, рассекая пространство в опасной близости от пятящегося назад Оливье, грозя располовинить его молодое тело. Действуя двуручным мечом как колесной оглоблей, дижонец взрывал податливую землю турнирного поля подобно гигантской мотыге исполинского землепашца. Земля комьями летела из под ног ошарашенного внезапным натиском потомком древней фамилии и только неимоверной выразительности прыжки оттягивали надвигающуюся расправу.
Которая и не преминула случиться. Зажатый в угол площадки между деревянными навесами виконт попал под очередной удар меча-кувалды разъяренного титана и, лишившись чувств, рухнул на зеленую еще не вытоптанную гладь турнирной арены.
Как сообщали наиболее правдоподобные рассказчики, источником перемены изменчивого колеса Фортуны стала сгоряча брошенная фраза в лицо почти побежденного Бриссака. Что именно сказал злой на язык орлеанец, судили на все лады. Выдвигалось неимоверное количество версий – одна неправдоподобней другой, каждый стремился приписать истину на свой счет, используя всю свою фантазию в высказывании предположений. Достоверно узнать смысл оскорбления, а что это именно оно – никто не сомневался, было невозможно. Д’Оливье надолго был предоставлен медикам и вряд ли скоро будет иметь возможность что то сказать, а уж выпытывать истину у Бриссака добровольцев не находилось, у всех в глазах еще стоял памятный удар, превращающий изящный шлем обидчика в груду рубленной требухи.
Несмотря на очевидность победы, поведение Бриссака стало поводом неимоверного количества обсуждений и колких замечаний в сторону местной школы мечников.
Стирая горечь поражения, гости вовсю старались прокомментировать «выучку и разнообразие приемов». Еще долго эта удивительная победа икалась местным мастерам, которым приходилось выслушивать язвительные замечания и иметь бледный вид на ежегодном конгрессе проходившим в Париже, который устраивала гильдия «Учителей танцев».

Марсель был не крупным городком, поэтому Ристалище собирали не как в Нанте или Бордо – на центральной площади, а за пределами крепостных стен на ровном как полотно участке плато, с которого открывалась панорама грузового порта и широкая гладь морского простора.
Запах свежеструганного дерева и олифы безошибочно подсказывал место предстоящего праздника. Суетливая вереница мастеровых муравьями облепила костяк будущей арены, грациозный контур которой уже вырисовывался на общем фоне открытого всем ветрам пространства.

К окончанию третьего дня ристалище было украшено флагами, геральдическими полотнами, заказанными по этому случаю в гильдии ткачей. Обязательным считалось присутствие геральдических символов державы, дома лорда устраивающего соревнование гербы и флаги Прованса младшим вассалом которого являлся хозяин торжества. Геральдику приглашенных гостей планировалось разместить за четыре дня до соревнования по прибытию оных претендентов.

Le Festivale

Пышная церемония торжественно выходила на центральную площадь городка. Герольдмейстер турнира и его помощники, одетые в герба города объявляли о скором приближении турнира:



Да пусть все принцы, сеньоры, бароны, рыцари и дворяне из земель Французского королевства и всех других каких бы то ни было земель в этом королевстве и всех других христианских королевств, что не объявлены вне закона и не враги нашему королю, да хранит его Господь, знают, что шестнадцатого дня весеннего месяца Нисана, на зеленой равнине близ Белого Холма, города Марселя,
Состоится великий праздник и благородный турнир с булавами, установленного веса, затупленными мечами и турнирными копьями, в соответствующих доспехах, с плюмажами, гербовыми накидками и конями, покрытыми попонами с гербами, благородных участников турнира, согласно старого обычая;
Хозяин этого турнира – Гуго VI, граф Бургундский, вассальный рыцарь короля нашего, Людовика X, именуемый далее зачинщик, и все прочие, которые выступят под знаменами его, именуются далее защитники;
И чтобы знать это лучше, все принцы, сеньоры, бароны, рыцари и дворяне из вышеуказанных владений и рыцари из любых других земель, кто не изгнан и не враг нашему королю, кто желает принять участие в
турнире и ищет чести,
Могут нести малые щиты, что даются вам сейчас, дабы все могли знать, кто участвует в турнире.
И каждый, кто хочет, может иметь их, эти щиты разделены на четыре части гербами четырех рыцарей и дворян-судей турнира.
И на турнире дамами и девицами будут розданы почетные и богатые призы.
В дополнение я объявляю всем вам: принцам, сеньорам, баронам, рыцарям и дворянам. Которые намереваются участвовать в турнире, что вы должны прибыть на постоялые дворы за четыре дня до турнира и выставить на обозрение ваши гербы в окнах, иначе вам не позволят участвовать; и это я говорю от имени моих сеньоров и судей, так что прошу меня простить.
Сами состязания делились на две части: для выпускников школ и рыцарский турнир для всех желающих принять участие. Первые сдавали экзамен, который давал возможность вступить в бурлящую остротой впечатлений жизнь будущего воина. Вторые пытались снискать себе славы и золота.
Перед турниром все участники приглашались на званый пир в честь славного события, где будущие претенденты могли ближе познакомиться друг с другом, а так же поднять кубки во здравие хозяина-устроителя. У кого-то будет возможность перекинуться парой-тройкой слов с приехавшими на праздник девушками, пока опекающие их отцы и братья утратив бдительность в сражении с зеленым змием, ослабят надзор. Кто-то сможет обсудить торговые сделки. Кто-то обретет содействие в военных союзах. Иные будут плести нескончаемые междоусобные интриги, пытаясь усилить свое и принизить положение своих политических оппонентов. Словом на несколько дней размеренная и привычная жизнь небольшого городка взорвется новыми впечатлениями и возможностями.
Герольдмейстер поднялся на галерею Менестрелей и приказал одному из помощников герольда начинать:


Высокие и благородные принцы, графы, сеньоры, бароны, рыцари и дворяне, которые будут участвовать в этом турнире:

Я должен сказать вам от имени судей, что каждый из вас должен быть на ристалище завтра в полдень вооружены и готовым к турниру, ибо в час дня судьи перережут веревки, чтобы начать турнир, где дамами будут вручаться богатые и достойные награды.
В дополнение я предупреждаю вас, что ни один не может приводить на ристалище конных слуг более определенного числа, а именно: четверо слуг для принца, трое – для графа, двое – для рыцаря, один – для дворянина, а пеших слуг может быть столько, сколько вы пожелаете; потому, что так решили судьи.
После этого судьи, покину тронный помост, медленным шагом подошли к дама и старейший, указывая жезлом, выбрал из них шесть самых прекрасных и благородных, которых они торжественным эскортом с факелами, в сопровождении герольдов и их помощников повели сквозь ряды гостей. Один из судей нес большой платок: вышитый, украшенный драгоценными каменьями и красиво орнаментированный золотом. Торжественная процессия судей не спеша проводила дам по живому коридору тронного зала, пока они не нашли среди участников турнира рыцаря (которого судьи заблаговременно выбрали как честнейшего из всех остальных), перед которым дамы должны были остановиться, делая реверанс в сторону счастливого обладателя.
И подходя сквозь расступающуюся перед ним толпу, разворачивая рулон пергамента, герольдмейстер торжественно зачитал рыцарю:

Благороднейший и доблестнейший рыцарь, как в обыкновении дам и девиц сострадать, те, кто пришли посмотреть на турнир, проводимый завтра, боясь, что какой-нибудь благородный господин, который сделал дурное по умыслу - может быть наказан слишком строго по требованию судей, и не желая смотреть, что кого-то бьют очень сильно, не взирая на
то кто он, тем не менее, они могут помочь ему. Дамы просят судей назначить им славного, мудрого и благородного рыцаря, который более, чем остальные, заслуживает честь нести от их имени это шарф
на конце копья на завтрашнем турнире.

Голос его гулким эхом отражался от сводчатых конструкций огромной залы собора, долетая до задних рядов, привстающих на носки гостей, пытающихся получше рассмотреть все тонкости пышной церемонии.
… и если кто-то слишком сильно побит, этот рыцарь коснется его шлема шарфом, и все, кто нападает на него, должны прекратить и не сметь прикасаться к нему, потому, что с этого времени дамы взяли его под свою защиту и охрану. Вы, сударь, избраны ими из всех остальных, чтобы быть на этом турнире почетным рыцарем и принять эту обязанность, и они просят и требуют от вас делать так, как они пожелают, а так же делать по велению судей.
Затем одна из дев, поднесла ему шарф, прося его сделать это, после чего рыцарь запечатлел на ее устах поцелуй и отвечал суровой кавалькаде судей в следующем виде:
«Я покорно благодарю наших дам и девиц за честь, оказанную ими мне: и хотя они легко могли найти другого, кто мог бы сделать это лучше и кто достоин этой чести более меня, но тем не менее я повинуюсь дамам легко и буду выполнять мои обязанности, всегда прося, чтобы они прощали мои ошибки»
Под оглушительные овации выдохнувшей напряжение толпы, герольд прикрепил шарф на конец копья, которое поднял в высоту, дабы все могли рассмотреть его, а потом один из помощников, держа его ровно, пронес его перед почетным рыцарем, как часом позже. Рыцаря же повели через колоннаду в пирный зал, уже приготовленный для всех гостей, где он должен провести целый вечер возле знатнейшей дамы, присутствующей на празднике.

В это время герольдмейстер сделал знак помощнику. Звучный голос герольда известил:


«Пусть все принцы, сеньоры, бароны, рыцари и дворяне знают, что Жан I Рыжий избран дамами почетным рыцарем, вследствие его честности, храбрости и благородства. Вам приказано судьями, а также дамами, что когда вы увидите этого рыцаря завтра под этим шарфом, который зовется «Благоволение дам», под страхом быть битым за это, не смеет нападать или прикасаться к нему; с этого часа он взят дамами под свою защиту и милость»
Вино лилось рекой, трубы ревели. Вереницы слуг нескончаемым потоком несли угощенья, удовлетворяя придирчивый вкус стариков и здоровый аппетит молодых участников, с удовольствием поглощающих разносолы, вскидывая кубки во здравие хозяев и их потомков. Желая им благополучия, здорового потомства и хорошей прибыли в коммерческих делах, а так же нескончаемыми тостами пили за удачу в ратных делах, пытаясь задобрить и привлечь на свою сторону изменчивое колесо Фортуны.
Пир был в разгаре. Благородные отцы семейств и держателей родовых гербов, отходя от положенных им по уставу мест, находя знакомые лица старых друзей. Образовывали свои островки, где вспоминали былые победы, шумно кричали здравницы и неуемно опорожняли содержимое серебряных кубков, дабы не уронить себя в глазах боевых товарищей.
Молодежь переходила на свободную половину, там, где лютни и цимбалы соревновались с гвалтом праздника, заливаясь модными в этом сезоне мотивами. Вскидывались вверх руки, осуществлялись плавные переходы, ритмично меняясь местами, согнутые в поклонах колени партнеров, перекликались с реверансами и хлопками молодых дев в такт звонким переливам старающихся изо всех сил музыкантов.
Глаза встречались с глазами, легкие мимолетные, как бы случайные касания рук, матовый румянец, заливающий молодые лица…. Головокружительный вихрь захватывающих фонтаном чувств устремлялся под сводчатый потолок залы. Пир был в разгаре.
Всю ночь ревела разношерстная толпа разодетых в пух и прах гостей, отдавая последние силы столь желанному празднеству. Всю ночь большая толпа зевак, не удостоившись приглашения наблюдала кукольный театр теней в арочных окнах замка, щедро освещаемых свечными люстрами и маслянистыми факелами. Людская пантомима отражений и глухие звуки мандолин и литавр, доносившиеся из-за закрытых мозаичным стеклом высоких арочных окон, были желанной пищей для разговоров и обсуждений для собравшихся поглазеть на праздник горожан.
И лишь под утро, дождавшиеся окончания действа, заспанные слуги, пытаясь удержать своих именитых хозяев на ногах, образовывая нестройные вереницы ручейков, вели «разбитые войска» владельцев благородных фамилий к густо разбросанным по всему пространству походным шатрам, цветными островками покрывающими зеленую равнину.

Знаешь старого еврея-знахаря в восточном квартале? - выпалил мастер.
-Да, утвердительно кивнул я, - частенько вижу его с красавицей-дочкой на базаре. Она еще ходит в таком бирюзовом платье из чистого шелка, что привозят Халисидские купцы, а в волосы заплетает полевые цветы, те, что растут на равнинах по старой генуэзской дороге.

- Да бог с ней его дочкой и ее цветами и платьями. Живо бери скакуна и доставь его самого и все его зелья….. или что там у него, вобщем, все, что ему понадобится. Мастер быстро и тяжело дышал после такой встряски, пробежав от ристалища до нашей палатки.
- Диего сломал руку, а может быть и хуже – отвечая на мой немой вопрос, выпалил наставник. Под вопросом его участие.

- Как не вовремя…как не вовремя причитал один из мастеров. И у нас нет замены. Не нужно было отпускать Гастона.
- Гастон все равно бы не пригодился, он в седле сидит как колода, возражал другой и оба молча кивали, разговаривая больше сами с собой, нежели друг с другом, смотря как старый лекарь колдует над распластанным на щербатом деревянном столе неудачником-претендентом.
Положение осложнялось. Школа должна была выставить на разные виды состязаний по одному участнику. В случае отсутствия оного противник получал победу заочно. Такого еще не было за все время существования школы.

А ты ловко справляешься с конем, оценивающие приглядывался ко мне мастер. Хорошая посадка. Колени, конечно, нужно прижимать плотнее, но корпус держишь в унисон, да и подвижность неплохая.
- В гарнизоне, где я жил проходила подготовка лошадей для гвардии. Дестрие конечно мне еще не позубам, но с гунтером или рысаком я вполне справлюсь не испытывая застенчивости, окрыленный похвалой Монтегю отвечал я.

- Подготовишь коня. Перевяжи ноги, подгони упряжь, чтобы не бряцало ничего, коня не кормить, через час дашь немного воды, да смотри, чтобы не была холодной. К полудню выйдешь на турнир – рубил воздух не требующими возражений распоряжениями мастер.
- Я внесу тебя в список на конный поединок, остановившись на полпути и обернувшись ко мне, уже мягко вымолвил он. Значит, наверху кто-то замолвил за тебя словечко и звезды так сложились сегодня. У тебя есть хороший шанс все изменить в своей жизни – он положил обе руки мне на плечи, слегка встряхивая, выводя из оцепенения.
- Противник у тебя сильный, но это не значит, что его нельзя победить. Их герольды крутились у палаток и наверняка уже пронюхали, что ты выходишь на замену.
- Но может быть это и к лучшему, - успокаивал он. Скорее всего, они не в восторге от твоих талантов, поэтому недооценивают тебя, и это может быть нам на руку.
Легкая дрожь колотила меня по всему телу, слова мастера с трудом долетали до моего сознания. Я теребил упряжь нетерпеливыми руками, которые жили своей собственной жизнью впервые предоставившейся им редкой возможностью. Сердце глухо колотилось под кованым нагрудником. Через опущенное забрало шлема пробирался легкий ветерок шевеля неморгающими ресницами.
-Вобщем ты все знаешь, повышая тон, крикнул наставник. Незачем говорить лишнее, все теперь в твоих руках и милостью святой Гертруды призываю тебя: - Иди и сразись,- хлопнув рукой по крупу жеребца, отошел назад мастер.
Трубы пронзительным ревом взметали ввысь упругую медную волну. Пространство липким медом растянуло действительность. Зеленая гладь арены растеклась в прорезях покатого шлема. Глаза замечают плавное кукольное движение герольда взмахивающего цветастым гербом расшитого золотом флага.
Р-р-р-а-а-р-р-р-а-а-а-ш-ш …
мощной волной покатилось вдоль людской живой реки лиц и рук. Одновременно ударили шпоры в бока, лошади заржав, выбивая дерн из-под взлетающих ввысь копыт, стремительно сближали двух закованных в сталь противников.
У-у-у-х, - пронеслось над выдохнувшим одним разом многоликой толпой ристалищем. Черное копье спиралью белых полос разрезало пространство в опасной близости от встречного всадника, повышая риск одним ударом закончить едва начавшуюся схватку. Касательный скользящий удар палаша, оставивший на выставленном вперед тарче противника глубокую полосу, уступал по эффекту выброшенному в лицо противника стремительного древка копья.
Развернув скакуна нападающий, наклонив вперед затупленное, но мощное острие своего оружия, продолжал начинающую развиваться атаку, преследуя чудом проскочившего мимо соперника. Напряжение боя усиливалось. Поддерживаемый одобрительным ревом подгоняющей его толпы, копьеносец, захватывая инициативу и воодушевленный собственным куражом продолжал тяжелые атаки на уходящего от его разящих ударов легким аллюром боковых смещений всадника.
Рисунок боя не менялся. Стремительно надвигающаяся горной вершиной масса конника прорезала тяжелые пласты разогретого полуденным солнцем воздуха, недавно занимаемого пространства ловкого поединщика. Прижимаясь к гриве послушного скакуна, орудуя шпорами защитных сапог, придерживая или подгоняя разгоряченного коня в нужных местах, верткий всадник продолжал уходить от разящих воздух копейных ударов. Размашистые боковые удары лезвия его меча все чаще проходили мимо изрядно порубленного кавалерийского щита, доставая до защитной кольчуги, болезненными ударами отражаясь в тебе нападавшего.
Солнце стояло в зените. Бросая вниз свои огненные лучи и отражаясь в стальных гранях доспехов и кольчуг противников, разъяренное светило превращало все более
сгущающийся воздух в желеобразное марево, плотным покрывалом, окутывающим все окружающее ристалище пространство. Люди и кони отдавали последние силы в этой безумной гонке. Деревенеющие от постоянного напряжения мышцы, парализующая усиливающаяся боль вдоль спины преследовали обоих противников, подстегивая их на решительные действия.

Рев и улюлюканье толпы достигло своего апогея, когда траектории двух верховых сошлись в центре ристалища. От полученного рыцарского удара, нанесенного на всем скаку копьем, легкий щит растворился воздухе брызгами щепок. Пронизывая цепью молний потерявшую подвижность левую руку, с трудом удерживающегося, на вставшем дыбом, коне защитнике. Действуя, как дубиной, сломанным от удара копьем нападающий продолжал атаковать противника, одновременно защищаясь от обрушившихся на него вертикальных ударов сверкающего на солнце длинного лезвия клинка. Разъяренные кони противников спутанными гривами врезались друг в друга, их пронзительное ржание вплеталось в многоголосый ревущий хор жаждущей зрелища толпы.
……………… сознание, растянутое вязким каучуком, плавным неотвратимым движением приближало все увеличивающееся в размерах сломанное пополам глянцево-отполированное древко копья. Отстраняясь всем не слушающимся разума телом, выворачивая натруженные от бешеной скачки мышцы, пытаясь предотвратить стремительно приближающуюся угрозу, конный мечник уходил от удара. Противный скрежет покореженного железа огласил ристалище жалобным криком, срывая застежки поверженного шлема, изломанной игрушкой опрокидывая его на короткую траву арены. Вспыхнувшие красным огнем губы вдруг наполнили пересохший рот горячим и жгучим вином, светлые волосы взметнувшимся факелом разлетелись по плечам, освободив молодое лицо всадника порыву налетевшего ветра.

Присевший на задние ноги рысак из последних сил удерживал с трудом держащегося за сбрую всадника. Открытое и развернутое всей мощью вкладываемого в удар, тело копьеносца продолжало двигаться повинуясь влекомой его за собой силой скользящего движения, все более разворачивая бронированное тело в другую сторону, открывая беззащитную спину грозного всадника.
Пружинисто выпрямляя мощные ноги, скакун возвращал прежнее положение откинутому назад телу. Потерявшая было на мгновенье чувствительность левая рука соединилась с правой на рельефном эфесе клинка. И наваливаясь всей силой приходящего в себя от изгиба корпуса, всадник обрушил всю мощь двуручного удара в широкое лезвие стремительно опускающегося палаша на беззащитный шлем противника.
Не выдержавшее неожиданной атаки, дизариентированное и ослабевшее тело атакующего конника, вялым тюком свалилось с желающего, всем своим существом, освободиться от опеки, рвущегося на волю могучего дестрие.

Sir Knight

- Трудно будет с тобой расставаться, я право дело уже чертовски привык к тебе…
тихим голосом сообщил мне наставник. И я и старик – лекарь, осматривающий меня недоуменно повернулись в его сторону. Чуть приподнявшись, откидывая волосы назад, мастер пристально посмотрел на меня:
- Глупо было бы с твоей стороны не использовать открывающиеся для тебя после победы возможности.
- Не далее как завтра, на восходе солнца вам, сударь, предстоит принять участие в церемонии посвящения. Ну и как подобает в таких случаях, пуститься в собственное приключение по опасному и увлекательному пути.
- Так то, вот…. «сир будущий рыцарь», похлопывая меня по плечу поднялся наставник.
Я и лекарь посмотрели друг на друга плохо понимающими ситуацию глазами. Моя голова, напоминающая рой гудящих неспокойных насекомых, еще с трудом воспринимала даже обычные слова, по выражению лица лекаря вообще трудно было разобрать, понимает ли он, о чем толковал мастер.

Разогретая зноем земля потихоньку начинала отдавать накопленное за день тепло. Солнце растекалось багровым маслянистым пятном потухшего костра по всей шири горизонта, сливаясь с бирюзовой гладью морского простора. Ветер теребил резкими порывами рыжие лепестки пламени чадящих факелов. Небольшая вереница, одетых в холщовые грубого сукна рубахи людей, пробиралась по крутому береговому склону, пытаясь достигнуть его вершины, где в тени акации притаились серого камня невысокие стены старенькой септы.

Небольшого роста монах в коричневой шерстяной рясе, опоясанный грубой веревкой, охватывающей могучего вида живот служителя, пухлыми пальцами затворил за нами дощатую дверь. Желтоватое лицо и глянцевое отражение бритого черепа, окаймленное редким полукружьем жидких волос мелькнули сквозь неровные деревянные проемы в отблеске заката, скрывая уходящую вниз одинокую фигуру септона.
Согнутые в коленях ноги ощущающие жесткость соломенной циновки на глиняном полу чувствовали легкую прохладу опускающейся ночи. Сквозь длинные языки потрескивающего пламени проглядывало умиротворенное, с удивительно проникновенными большими глазами, покрытое трещинками деревянных прожилок и масляных подтеков, лицо святого Варфоломея. Казалось, он не впервые видит здесь отрешенную молодую душу, робко вступающего во взрослую жизнь юноши.

Белый плащ, украшенный мальтийским крестом, покрывал матовую сталь доспехов каждого из трех старых рыцарей сурово смотрящих на коленопреклоненных молодых людей.
Мастер, в таком же плаще, грубыми складками спадающий с его плеч, держа в кольчужных перчатках полированное лезвие меча, острием обращенное ввысь покатого закопченного потолка, зычным баритоном продолжал:
– Анри, – говорил он торжественно, коснувшись клинком правого плеча оруженосца, – именем Воителя обязую тебя быть храбрым. – Меч лег на левое плечо. – Именем Отца обязую тебя быть справедливым. – Снова на правое. – Именем Матери обязую тебя защищать юных и невинных. – Левое плечо. – Именем Девы обязую тебя защищать всех женщин………….
Голос его гулким эхом отражался от растрескавшихся известняковых стен, повторяя за ним торжественные слова.

— Клянешься ли ты, Анри, перед лицом бога и людей защищать тех, кто сам себя защитить не может, повиноваться своему сюзерену и своему королю, храбро сражаться в случае нужды и выполнять все другие деяния, какими бы трудными, незавидными и опасными они ни были?
Да, клянусь
- Встань же с колен, сир рыцарь, ибо с этого момента так тебя будут называть, проговорил Мастер, укрепляя перевязь с мечом на поясе новоиспеченного. Железная перчатка в стремительном рывке молнией метнулась из темноты. Щека красным огнем зарделась в факельном пламени, губы ощутили соленый привкус свежей крови.
- Чтобы помнил, сказал наставник, - целуя голову молодого рыцаря.

Теперь ты можешь взять имя и герб подобающей твоей фамильной родословной, посмеиваясь говорил Ги.
- Или же ….. за неимением таковой, за рыцарем остается право избрать себе прозвище и герб самостоятельно – цитировал он главы рыцарского устава.
- А изображение герба и девиза гордо носить на фронтоне своего щита. Кстати, о щите. Надо бы подобрать тебе что-нибудь подходящее. Поглядим во второй зале, - нужен не тяжелый, но удобный для твоего роста.
- Приглянулся, оценивая мой выбор, сказал Монтегю. Этот достался мне от одного тевтонца, Конрада Велцо старшего. Вроде он был родом из-под Кенигсберга, одной из северных прибрежных крепостей на берегу Балтийского залива.
- Я хочу взять и этот щит и этот герб, а девиз напишу позже. Наставник пожал плечами:
- Вряд ли бывший его владелец будет против, хорошо, это твой выбор.
Прошитый вставками облупившейся в некоторых местах кожи трехслойный колет, шапочка-подшлемник, с длинными свешивающимися до груди завязками и кожаные же потертые сапоги по ноге завершали мой новый облик начинающего свой путь странствующего рыцаря.
Зазубренный в три четверти небольшой меч оттягивал пояс на боку, а видавший виды деревянный конный арбалет, переброшенный за спину, выглядывал потертым упором из-за плеча.

- Я бы не пожалел ни одного экспоната своего арсенала, сухо говорил мастер, но кодекс гласит, что рыцарь должен самостоятельно заботится о своих доспехах и оружии.
- А в качестве средства передвижения я взял тебе из конюшни небольшую верховую лошадь. У нее хорошие зубы, кроткий норов и она полна сил – печально улыбался Ги.
- Напоследок, возьми вот это…Мастер протянул мне тощего вида бархатный кошель, сделав шаг навстречу, крепко обнимая меня своими большими руками.

Alma Matter

- Вы как всегда правы, мэтр… Юноша в удивлении приподнял брови.
- Этот необычный неаполитанский соус из ревеня как никакой другой подходит к этим нежным куропаткам, зажаренным в прованской сметане с добавлением душистого пармезана.
- Вкус получается тонкий, ощущаешь языком все полутона нежнейшего мяса. Оратор в блаженстве прикрыл на мгновенье глаза.
- Это совсем не похоже на арабскую кухню, где неимоверное количество всевозможных специй преобладают над вкусом самого продукта.
- И уж никак не согласуется с видами на саксонскую. Где мясо предпочитают жарить в топленом масле, крупными кусками, заваливая все обилием зелени и поглощая с неимоверным количеством красного терпкого вина, не давая возможности разобраться в тонкостях вкусовых особенностей дичины благородного оленя или отличить сочную, с острым запахом чащи, мякоть лесного вепря от нежнейшего деликатеса свежего птичьего мяса. Невозможность разобрать, что же на самом деле ты ешь, если тебе не сказали заранее, намного обедняет кухни других народов.
- Другое дело, французы. Желание ублажить язык, а не желудок показывает, насколько тонко чувствуют они особую, ни на что не похожую атмосферу обеда… и этот факт, несомненно, выдает в вас истинного француза…
Юноша испытывал истинное удовольствие, откинувшись на резную спинку, обитого узорчатым гобеленом стула и вытянув вперед руки, чуть развернув ладони наружу, позволив маслу стекать с его тонких и изящных пальцев на бардовое сукно обеденного стола
- Согласитесь со мной, мэтр!
- Прости, но я не соглашусь с тобой, Марк, - сказал мастер. И видя, что довольное лицо гостя превращается в обиженно- недоуменную гримасу, поспешил объясниться.
- Не то что бы я не разделял твоего восхищения местной кухней, я сам ее большой поклонник и ревностный защитник, но все же должен признать, что, несмотря на это, никак не смогу отнести себя к истинным владельцам этого древнего искусства, которым воистину и по-праву, владеют французы.
- Удивление еще более возросло, отягощая неуместными морщинами молодое лицо каллиграфа.
- Я вовсе не француз, отрубил спасительный канат надежды для продолжавшего верить в то, что сказанное мастером еще может разрешиться недоразумением.

Мой отец был подданным Галицинско-Волынского княжества, князем Дмитрием, владельцем Львова и Ярослава получившего по вассальной милости великого князя Романа Галицкого. Женившись на дочери Святослава Юрьевича, боярина Новгородского государства и заручившись его поддержкой, отец продолжал подниматься, рассчитывая на высокое положение в вассальной иерархической структуре Галицинского княжества.
Это был сурового нрава бескомпромиссный волевой человек, истинно служащий государю защищая его от внешних и внутренних врагов. Одно время он даже был претендентом на звание главнокомандующего объединенными силами. Храбрость и умелое командование делали его грозным соперником в чистом поле. Чего нельзя было сказать про его владение искусством закулисной борьбы. Чем выше он поднимался, возвышаясь в глазах великого князя, тем большим становилось число завистников и недоброжелателей, стремящихся воткнуть отравленный нож в спину растущему авторитету отца.
И однажды это случилось. Отец и еще один дворянин французского происхождения были обвинены в предательственном сговоре против великого князя и по его повелению были лишены всех титулов и земель и преданы изгнанию.
Такого поворота событий старый воин ожидать никак не мог. Здоровье его пошатнулось, и имея на руках молодую жену и новорожденного сына забытый родиной и отшатнувшимися от него друзьями, он вынужден был принять предложение расположенного к нему французского дворянина и заверение, что он не забудет того как отец спас его от возможной расправы над иноверцем во время несправедливого суда.
Потом было бегство в Польшу, скитание от города к городу через всю Священную Римскую империю, тягот которых не вынесла молодая боярыня жена, которая после родов не смогла найти в себе сил на
столь долгий переход. С младенцем на руках и в обществе француза отец добрался до Парижа, где
после блистательных рекомендаций попутчика принял вассальную присягу французскому монарху.
Отцу было пожаловано разоренное постоянными набегами неприятельских войск имение недалеко от Орлеана. Вскоре он взял в жены дальнюю родственницу оказавшего ему в трудную минуту помощь француза, давая ей возможность носить дворянскую фамилию, и окончательно осел в Орлеанском крепостном гарнизоне, стоявшем особняком от основных замковых укреплений, где и провел остатки своих дней на жалкую королевскую пенсию, размеров которой не хватало даже чтобы собрать небольшой отряд.
После смерти отца я был предоставлен самим себе, так как по заявлению моей мачехи и ее «приветливых» родственников от меня не было никакого проку, а лишь неимоверные расходы, которые тяжким бременем легли на мою многочисленную французскую родню. Поэтому практически все время проводил в обществе таких же беспризорников, как и я, болтаясь по крепости.
Закончив церковно-приходскую школу, научившись грамоте и чтению латыни и писания божьего меня отдали в услужение в гарнизонную конюшню, где готовили военных лошадей и обучали военной подготовке, а так же началам выездки конных сержантов.
Всю свою молодую гарнизонную жизнь я мечтал о свободе, желая сбросить постылые оковы родственной любви и замковой рутины.
И на свое шестнадцатилетие я осуществил задуманное.